Увольнение из детства

Вчера меня уволили. Если бы это произошло много лет назад, тогда, в другой жизни, когда ещё был жив отец, а на дворе был самый что ни на есть “развитой социализм” и наша родина СССР, тогда бы это было просто позором семьи. Могу себе представить. Уволили с работы - это практически выдали сертификат полной не только профессиональной, но и общественной непригодности, бесполезности, тупости, лености и окончательного падения. В те далёкие времена даже если вы были просто отчаянным алкоголиком и не пришли на работу в связи с последствиями вчерашнего, никто вас за это не увольнял. Сначала вас вызывали, обсуждали, и наставляли. Для этого было много полезных инстанций: профком, комитет комсомола, партбюро, местком и много ещё чего. Каждое такое звено считало своим долгом вызвать вас “на ковёр” и наставить на путь истины и совместного созидания. Это делалось совершенно искренне, с верой в возможность перевоспитания человека и направления его в общее русло строительства счастливого будущего. Участники такого заседания - члены вышеперечисленных ячеек - были хорошо подготовлены к такому процессу. Их - то есть всех нас, советских людей, - готовили к этому с детства.

Я до сих пор помню, как меня обсуждали в школе за обман. Было это классе в пятом-шестом, меня обсуждали за то, что я неоднократно соврал своим одноклассникам, уверяя, что у меня дома есть настоящий томагавк. В то время были популярны фильмы про индейцев, борющихся с белыми завоевателями, в которых коренные жители во главе с Гойко Митичем стреляли из лука, кидали ножи и томагавки и никогда не промахивались.Так что наличие томагавка практически ставило меня в недосягаемый для простых пионеров ряд героев. Почему мне надо было стоять в ряду героев, я не помню, скорее всего, виной был мой маленький рост - я был минимум на голову ниже практически всех остальных ребят и девочек нашего класса, и это уже тогда казалось мне ужасным обстоятельством, лишавшим меня надежды занять равное положение среди одноклассников. Не говоря уже о более позднем времени, классе в девятом, когда все повзрослели, девочки уже стали походить на девушек, многие мальчики были вполне мужского роста, стали появляться “пары” и только один я оставался маленьким - в том числе и по росту - мальчиком, на которого никто не обращал внимания. Уже начали проводиться “вечера”, а не утренники, и были танцы, и девочки танцевали в парах с мальчиками, а я по-прежнему был на голову ниже всех и ни о каком танце не могло быть и речи. Я страдал от непреодолимости барьера, но все равно приходил на эти вечера и страдал там, потом уходил и страдал дома, и на следующий раз приходил опять. Вполне возможно, весь этот мазохизм был на совершенно пустом месте, возможно, моя отчужденность и изолированность, вызывавшие мои страдания, были выдуманы мною так же, как и многие другие вещи, события и люди в моей тогдашней жизни. Но я выдумывал так хорошо, с такими подробностями, что сам начинал во все это верить. Как, например, в то, что мы с моим другом Лехой были великими мотогонщиками и нас любили самые красивые девочки Наташа и Лариса, которые следили за нами на соревнованиях и восхищались нашими победами, когда на самом деле мы с Лехой просто катались на наших велосипедах “Салют” за городом и никаких Наташи и Ларисы рядом не было. Хотя существовали реальные Наташа и Лариса, которые нам нравились, мы предпочитали иметь дело с выдуманными, ведь они уже нас любили, видели в нас героев и нам ничего не надо было им доказывать. Еще раньше мы с Лехой плавали на супер-подводной лодке, как у капитана Немо, организовав ее на моем диване из поролоновых подушек квадратной формы зеленого и красного цвета, мы надевали акваланги и выходили в открытое море, и дружили с дельфином Флиппером и спасали от акулы прекрасную Гуттиэре, потому что Ихтиандр где-то задерживался. В общем, способность убедить себя в реальности придуманного, была у меня натренирована с детства.

Про томагавк я действительно соврал, у меня его не было. Но он вполне мог бы быть, поскольку мой заграничный дядя был геологом и ездил по всему миру. Один этот факт - что я имел родственника, который не просто бывал, а жил за границей, - уже должен был бы служить мне подспорьем в завоевании авторитета, но не служил, видимо, его действие уже закончилось, и я соврал про томагавк. Несколько дней я провёл в лучах славы, обещая завтра непременно принести томагавк в школу. Но все время случались какие-то неприятности: томагавк не поместился в портфель, папа не разрешил мне его выносить из дома, а однажды даже пришлось признаться, что я забыл его взять, как забывают взять пенал или дневник, но завтра непременно принесу. И я реально верил, что принесу! В конце концов, в связи с непредъявлением томагавка, одноклассники заподозрили неладное и обратились за истиной к непосредственно вышестоящему звену - председателю совета пионерской дружины класса Лене, которая тоже была подкована и процесс знала: прежде, чем передать моё “дело” вышестоящей инстанции, необходимо было выполнить свою часть работы. Лена спросила у меня, где томагавк, и в ответ на “забыл дома” предложила признаться, что у меня его нет. Я с возмущением отказался - ведь он же у меня есть! Тогда Лена предложила пойти ко мне домой прямо сейчас и произвести осмотр вещественного доказательства. “Вот и хорошо! - от возмущения я практически кричал, - “пойдем прямо сейчас!”. Мы двинулись в путь. До моего дома было идти минут пятнадцать. Я шел быстро как только мог, но не в надежде, что Лена отстанет - как бы не так! - а от переполнявшего меня негодования, вызванного беспочвенным недоверием со стороны одноклассников, а теперь и Лены - главной пионерки класса. Мое желание иметь томагавк, и подробности, с которыми я его описывал своим одноклассникам, как обычно, подменили в моем сознании реальность настолько, что я просто забыл, что на самом-то деле у меня его нет, и своей быстрой ходьбой я хотел приблизить тот момент, когда Лена убедится в моей правоте и поймёт, как это позорно не верить таким как я честным людям. Гнев и быстрая ходьба оттянули момент истины, и только за 5 минут до дома реальность внезапно проявилась и быстро расползлась, безжалостно стирая и томагавк, и мою решимость. Мгновенно нахлынувшее осознание принесло с собой какой-то животный страх, я ни о чем не думал, мне просто было страшно и ужасно жалко себя. Я стал лихорадочно думать, что делать, но охвативший сознание ужас не дал мне возможности сосредоточиться и выстроить план, да и какой план тут мог быть. Конечно, я скажу, что я потерял ключ, а дома никого нет, но эта настырная Лена просто позвонит в дверь и тётя Надя, наша домработница, как всегда откроет дверь и скажет, что обед уже готов, и надо идти мыть руки и за стол. Надеяться, что она сегодня не пришла, было бесполезно, скорее в школе бы удлинили каникулы. Отказавшись от тети надиного приглашения пообедать и отрапортовав, что она “ненадолго и по делу”, Лена повернулась ко мне и произнесла приговор: “Ну?”. Бежать было некуда. Я в последней надежде поискал под присмотром Лены томагавк в своей комнате, на всякий случай посмотрел в ванной и уже с самым последним отчаянием спросил у тёти Нади, не видела ли она томагавк вот тут, на моем столе. Ах, как было бы хорошо, если бы тётя Надя сказала, например, что она его ещё утром выбросила, думая, что этот какой-то ржавый топор являлся просто завалявшимся мусором. “Да Вы что?!” - закричал бы я в отчаянии и бросился бы во двор, к мусорным бакам, в надежде найти его там. Но его бы там не оказалось, потому что какие-то мальчишки из соседнего двора, конечно же, забрали его и мне его больше уже никогда не увидеть. И я бы переживал искренне, и может быть даже заплакал бы от горечи потери, которая тоже казалась бы мне совершенно реальной и, возможно, даже затмила бы радость избавления от позора. А Лена бы стояла молча, видя мое горе и понимая, как нехорошо она поступила. Ничего этого, понятное дело, не произошло. Отвратительная реальность в лице тети Нади сообщила, что никакого такого тамагавка она тут сроду не видела, и Лена ушла с видом оскорблённой справедливости и выполненного долга и плохо скрываемым ожиданием экзекуции.

На следующий день, на первом же уроке Тамара Петровна предупредила, что после уроков будет классный час. При этом она посмотрела на меня взглядом, отчётливо говорящим “жалко мне тебя, но так надо”. О том, чтобы просто не прийти на классный час, не могло быть и речи. Я стоял перед классом, а Тамара Петровна по своему выбору называла кого-то из учеников, кто должен был встать и высказать своё отношение ко мне и моему неблаговидному поступку. Мои одноклассники послушно вставали и осуждали как мой поступок, так и меня, а некоторые особо одарённые вспоминали и другие мои поступки, приведшие к закономерному падению. Я не помню своих переживаний в тот момент, помню, что после этого я долго плакал, спрятавшись за поленницей дров у соседнего дома, один, без томагавка, совсем не похожий ни на Ихтиандра, ни на известного мотогонщика.