Поздравляю всех учителей с праздником. У меня было много учителей, и со многими из них мне просто повезло, я всем им благодарен и часто их вспоминаю.
Но сегодня я хочу рассказать об одном учителе, который не просто кардинально повлиял на мою судьбу, но сделал это в лучшем, на мой взгляд, учительском варианте. Я считаю (и, уверен, не я один), что самый лучший учитель тот, кто умеет заинтересовать своим предметом, так рассказать о нем, что ученики сразу захотят узнать «а что там дальше». Но бываю такие ученики, которые вообще не слушают и не хотят слушать. И тут даже самый ювелирный рассказ не поможет, а если ученик уже старшеклассник – то и «ремень» тоже. Наверное, даже самый хороший учитель «плюнет» на такого ученика - в конце концов, стоит ли тратить время на одного лентяя, когда лучше уделить внимание более трудолюбивым ученикам.
И только высочайшего класса мастер сумеет и этого «взять», и остальных не обделить вниманием. И, я думаю, таким мастером и был Леонид Николаевич Столович. А я был тем самым лентяем. И я хочу рассказать о нашем «поединке».
Я учился в "тридцадке", и с восьмого класса был зачислен в специализированный «математический» класс. Не помню, чтобы я особо любил математику, но ум у меня был явно математический, я любил – да и сейчас люблю – разгадывать головоломки, находить закономерности и так далее. Но математика состоит не только из этого, она подразумевает еще и длительный теоретический труд, что никогда не было моей сильной стороной.
И вот в девятом классе у нас был введен новый предмет – вычислительная математика. Это было очень ново – как если бы сейчас в школе ввели подготовку для полета на Марс. Я сразу полюбил этот предмет за то, что он заменил уроки труда, на которых до этого – в течение четырех лет! – мы точили гаечные ключи. Более идиотского занятия в своей жизни я не припомню. Нам выдавали ржавые гаечные ключи, которые мы зажимали в тиски и напильником сдирали то ли ржавчину, то ли фабричное покрытие, чтобы ключ по краям блестел девственным металлом и производил впечатление современной технологии – никакой другой цели этого действа я придумать не могу. Два урока подряд мы должны были точить эти ключи, а в конце сдать учителю, который, оценив баланс «количество-качество», выставлял оценки – от 3 до 5 – и бросал ключи в кучу, из которой особо ловкие любители творческого труда умудрялись тут же стянуть несколько ключей для следующего урока. Я никогда не мог подняться выше "четверки", и то редко - возможно, и в этом деле тоже был лентяем. Поэтому замена уроков труда на что угодно было для меня уже радостным событием. Тут бы мне и полюбить вычмат – так сокращенно мы называли новый предмет – но нет, видать, я решил, что он уже сделал свое главное дело, и больше его любить незачем.
Вот этот самый вычмат нам и преподавал Леонид Николаевич Столович, который и школьным учителем-то не был, а был преподавателем механического института, специально приглашенным почасовиком к нам в школу за неимением подготовленных для такого предмета учителей. Производил он впечатление такого серенького человечка, пришедшего отчитать свои часы тем, кто будет слушать, а кто не будет – ему пофиг, в институте никто студентов учиться не заставляет. Я сразу занял твердую позицию – вообще не слушал, вообще ничего о предмете не знал, разве что понимал, что он как-то связан с электронно-вычислительными машинами, о которых я тоже ничего не знал, в глаза их не видел и не сильно от этого страдал.
Столович несколько раз пытался обратить мое внимание на предмет, даже обещал, что мне будет интересно, но эти уловки у него не прокатили, и я последовательно ничего не делал. Пару раз я был вызван к доске, но сразу честно признавался, что ничего не знаю и к доске не пойду. Столович аккуратно ставил «двойку», в конце четверти мы с моим другом Гошей списывали контрольную у нашего отличника Лехи, и в итоге получали "три" за четверть. Точнее, списывал Гоша, а я списывал у него. Гоша списывал красиво: он привставал с места на последней парте, где мы с ним сидели, и оттуда списывал у Лехи, сидевшего на первой парте соседнего ряда! Конечно, такой офтальмологический этюд не мог остаться незамеченным, Столович все видел, и даже улыбался, возможно, одобряя хотя бы такое усилие.
Так прошел первый год изучения вычмата. В начале второго года Столович, видимо, решил, что пора. Я думаю, он сразу понял, что с моим складом ума предмет будет мне интересен, просто его попытки призвать меня к разумности проваливались. В новом учебном году он «сделал меня» легким и непринужденным движением. На очередном уроке он снова вызвал меня к доске, объявив, что сейчас я буду писать программу перемножения матриц. Я вновь исполнил заученную арию о том, что не пойду, так как все равно ничего не знаю. Столович все же потребовал от меня пойти к доске, аргументируя тем, что он учитель, а я – ученик. Логика железная, но, что называется, «у нас с собой было», я парировал тем, что своим отказом лишь сохраняю всем время, так как все равно от меня толку не будет, я ничего не знаю, в том числе и что такое матрица, не говоря уже о написании программы про нее. И тут Столович говорит, что знать ничего не надо, мы еще это не проходили, а просто надо написать на доске то, что он будет диктовать. Аргументов «против» у меня не нашлось, к тому же чего бы не постоять у доски, раз это не грозит позором. И я пошел.
Столович начал с того, что объяснил, что такое матрица. Поскольку я стоял у доски, других занятий, кроме как слушать его, не было. Я слушал, и к моему удивлению понял. Потом он стал диктовать мне команды, чтобы я писал их на доске. Он буквально диктовал их мне по символам. Я писал, а он тут же объяснял всему классу (а я только много лет спустя понял, что он объяснял это мне), что это означает и как это работает в машине. Через пять минут мне вдруг все стало понятно, я вдруг понял, что есть вот такой стройный, очень логичный путь описания процесса, и если правильно его использовать, правильно описать алгоритм, то простое следование ему – без всяких рассуждений, а, значит, и машина справится – приведет к желаемому результату. Для меня это было, как какое-то открытие, не только моментально ставшее понятным, а просто расставившее все в этой жизни на свои места. Когда закончился урок, Столович, в общем-то уже достигший своего, сделал «контрольный выстрел» - подошел ко мне и вручил несколько листков со словами «попробуйте порешать это дома», - он всех нас называл на «Вы», - «наверное, у Вас получится». Я пришел – нет, прилетел – домой, и до позднего вечера писал программы. С тех пор вычмат стал моим любимым предметом, я чувствовал в нем себя, как рыба в воде, на практике был с ЭВМ «на ты», помогал одноклассникам – в общем, у нас с вычматом была полная гармония. Это определило и мой выбор: если раньше я и понятия не имел, чего хочу делать после школы, то теперь для меня вопроса не было – я пойду туда, где изучают программирование. Но главным результатом было даже не это, а то, что я, пожалуй, впервые в жизни понял, что такое делать дело, которое нравится, что когда нравится, то даже не надо себя заставлять – все идет само собой, а ты только получаешь от этого удовольствие. И с тех пор я всегда мерял свое дело тем, насколько мне это интересно. А поскольку интересы мои менялись достаточно часто – такая натура, ничего не поделаешь, - то и специальностей я перепробовал немало, но всегда делал работу, которая мне очень нравилась, и я очень этому рад. И благодарен я за это в первую очередь Леониду Николаевичу, который научил меня гораздо большему, чем просто вычислительной математике.
Конечно, как водится, ничего этого я ему никогда не сказал, да и понял-то я это много лет спустя, когда его уже не стало. Ну вот теперь хотя бы просто рассказал об этом. Леонид Николаевич нас не воспитывал, не призывал к порядку, не писал замечания в дневник и не вызывал родителей в школу – он знал другие приемы, как заставить учить его предмет. Настоящий Учитель.
Кстати, он не только владел приемами учителя, но и умел по достоинству оценить приемы учеников, что и продемонстрировал нам на последнем уроке – не только по вычислительной математике, но вообще последнем в жизни школьном уроке, пришедшимся как раз на вычмат.
На улице было тепло, а впереди была прекрасная взрослая жизнь, слегка омраченная, конечно, предстоящими экзаменами. Оставалось совсем чуть-чуть до последнего звонка и уж совсем чуть-чуть – несколько минут – до окончания урока. Гоша в вычислительной математике не блистал, не очень ее любил, а может просто скрывал свою любовь от общественности. Леонид Николаевич сказал, что у Гоши спорная оценка, т.е. его знания оценивались где-то между двумя оценкам, среди которых пятерки наверняка не было. И надо было что-то вывести Гоше по предмету за четверть, а значит, и за год, и вообще поставить оценку по вычмату на всю жизнь. Вопрос серьезный, поэтому Леонид Николаевич вызвал Гошу к доске для написания программы. Такой подход мог обеспечить Гоше только пониженную оценку, и надо было что-то делать. А до конца урока оставалось никак не меньше десяти минут, тут завязыванием шнурков время не протянешь. И Гоша встал. Мы с ним сидели на последней парте, но тоже, в общем, не километр. И вдруг Гоша, с которым мы непосредственно перед этим самым уроком бегали за ватрушками в школьную столовую, начал хромать. Хромал он тяжело, буквально с трудом заставляя себя сделать шаг. Он помогал себе руками, опираясь на парты и с трудом перенося тело на несколько сантиметров вперед с каждым движением. Было очевидно, что человек не только не собирается отступать, но совершенно серьезно настроен преодолеть боль и дистанцию, чтобы дать учителю возможность убедиться в его, Гошиных, незаурядных программистских способностях. Но идти было тяжело – видимо, травма была очень серьезной, наверное, вывих ступни или даже перелом. При каждой попытке слегка наступить на больную ногу, Гоша резко припадал на другую, еще здоровую, морщился от нестерпимой боли, но молчал и мужественно продвигался к доске, ну просто Маресьев и все тут. Класс замер – кто-то в восторге от Гошиной идеи и исполнения, а кто-то, возможно, и в самом деле поверил во все происходящее и, может, даже морщился вместе с Гошей и сопереживал. Но расстояние до доски все же сокращалось, и в конце пути стоял Леонид Николаевич, являя собой символ неотвратимости объективной оценки знаний. Он улыбался, и улыбка его демонстрировала, с одной стороны, высокую оценку Гошиной изобретательности, а с другой – уверенность в этой самой неотвратимости, поскольку Гоша уже приковылял к доске, а звонка все нет, и до него еще целых пять минут. Тут даже если перейти на ползание, зажав в зубах гранату, все равно оставшиеся два метра преодолеешь раньше. Так что Гоша дошел до доски, а Леонид Николаевич, отвернувшись и даже закрыв глаза, видимо, для вдохновения, произнес фразу: «Напишите-ка нам, Черноскутов», - это фамилия Гоши – «программу поиска в массиве…» - и так и остался с закрытыми глазами, пытаясь, наверное, полностью прочувствовать этот момент справедливости. В этот торжественный момент Гоша быстро собрал весь мел, который был в классе, и выбросил его в окно, открытое по случаю майского тепла. Проделал он это моментально и без единого звука и продолжал невинно стоять у доски. Столович, который все еще с закрытыми глазами упивался справедливостью, выждал некоторое время, и, не услышав стука мела о доску, открыл глаза. Он не сразу повернулся к доске, а сначала так приподнял левую бровь и постепенно начал вращательное движение головы в сторону доски, и это означало, что он ничего другого и не ожидал, знал, что Гоша не знает, как решить задачу, и в настоящее время он, Столович, преподносит нам урок под названием «правду не скроешь», «возмездие неотвратимо» и так далее. Однако, повернувшись к доске, он застал Гошу не как предполагал – с опущенной головой и видом «сдаюсь», - а открыто и ясно смотрящим прямо на него, на Столовича. «В чем дело, Черноскутов?» - спросил Леонид Николаевич, еще не признаваясь себе, но уже, видимо, чувствуя, что торжество правды накрылось медным тазом. «Дак мела нет!» - бодро и весело сказал Гоша, который, по идее, должен был опечалиться от невозможности продемонстрировать свои способности профессора вычислительной математики. Наступила короткая пауза, после которой Столович рассмеялся, он смеялся, кажется, даже вытирал слезы от смеха, и при этом произнес фразу, которую, я думаю, все наши одноклассники помнят до сих пор: «Вас, Черноскутов, ГИТИС потерял». И он таки действительно его потерял, поскольку Гоша и не собирался туда поступать – какой там ГИТИС, когда в Ижевске есть Механический институт с такими преподавателями, как Леонид Николаевич Столович!
И если кто-то из нашего класса не все усвоил в вычислительной математике, то этот последний урок все запомнили точно. Так что Столович и здесь «всех сделал».
Спасибо ему огромное.