В канун нового учебного года в России, все еще храня свежие воспоминания о прошедшей этим летом встрече со своими одноклассниками, я снова вспомнил про нашего военрука. Его звали Алексей Иванович Лой, и я думаю, его помнят многие выпускники тридцатки. Я-то, как обычно, ничего не помню, но один момент общения с Алексеем Ивановичем я помню всю жизнь.
Мне почему-то кажется, что большинство учеников, в том числе и я, относились к нему без особой любви и вроде даже с некоторым пренебрежением, помню, повторяли “Лой злой”, вроде бы говорили, что у него была контузия, и по тогдашним нашим меркам это было таким прямо недостатком, “контуженный” говорили, не задумываясь над тем, что это ранение, да к тому же полученное на войне, то есть, вроде при защите нас же, еще тогда не родившихся и, скорее всего и не родившихся бы, если бы в том числе и не он.
Помню, что прикалывались и посмеивались над ним при каждом удобном случае. Иногда срабатывало - Алексей Иванович сердился и повышал на нас голос, а мы радовались своему “успеху”. Я не любил военное дело, не знаю почему, хотя почему бы мне надо было его любить. Не нравилось, и все. Неинтересно. Ну какой может быть интерес к такому предмету, как военное дело, если ты не собираешься стать военным? Положение этого предмета осложнялось еще и отношением к нему других участников учебного процесса: родителей и других учителей. Они точно также не интересовались предметом. Представить себе не могу, чтобы, например, мой отец (тоже, кстати, фронтовик) поинтересовался бы у меня “ну, а как у тебя по военному делу?” или бы классный руководитель “пожурила” за недостаточное усердие на уроках по “военке”. Так что нелегко было Алексею Ивановичу, наверное, “воевать” с нами в полном одиночестве, и иногда он “срывался”. Но вот когда вспоминаю его, у него всегда очень доброе лицо. Я не знаю, то ли оно всегда у него было таким, то ли только в момент события, о котором хочу рассказать.
Однажды Алексей Иванович повел нас в тир, расположенный на стадионе “Зенит” под маленькой ареной. Мы должны были стрелять из мелкокалиберной винтовки, кажется, с двадцати пяти или пятидесяти метров. Стреляли группами из пяти - шести человек, перед стрельбой каждый из них брал чистую бумажную мишень и шел приклеивать ее на деревянную стену кнопками, на место под своим номером. Когда все мишени были повешены, группа занимала исходную позицию и каждый производил пять выстрелов. После окончания все приносили свои мишени Алексею Ивановичу, и он выставлял оценки по результатам. Понятно, что сразу же нашлись умники, которые делали дырки в своих мишенях еще по пути к их назначению. Я этого не делал, но вовсе не в силу какой-то честности, скорее всего, мне было просто все равно, какую оценку мне поставят, я вообще, кажется, по поводу оценок “не парился”, а уж по военному делу точно. А, во-вторых, я был уверен, что выбью достаточно для положительной оценки (я не помню, сколько надо было, но немного, и, кажется, двойки тогда вообще никому не поставили), потому что, как ни странно, я неплохо стрелял. Уж не знаю, откуда у меня была эта способность, но я практически всегда попадал в тире, стреляя из “воздушки”, а делал я это часто, мне просто это нравилось. Так что я особо не волновался. Алексей Иванович, я уверен, знал про трюк с продырявленными мишенями, и пару таких трюкачей выловил: он просто задержал начало стрельбы в одной группе, снял подготовленные мишени и продемонстрировал их пойманным с поличным, а заодно и нам всем, потенциальным мошенникам. Чтобы все знали,:что бы они там ни думали о способностях военрука, провести его не просто. Этим, кстати, наказание и ограничилось, “фокусникам”, как назвал их Алексей Иванович, были выданы новые мишени в качестве шанса начать честную жизнь. Никаких репрессий в виде двоек и записей в дневнике не последовало.
Подошла моя очередь в составе последней группы. После укрепления мишеней Алексей Иванович дал команду стрелять. Я выбил 49. Это, конечно, было случайностью, уж не настолько хорошо я стрелял. Алексей Иванович, держа в руках мою мишень с четырьмя дырками в “десятке” и одной совсем рядом с ними, подошел ко мне, явно настроенный серьезно поговорить. Он сел рядом со мной, и я видел, что он не знает, как начать. Он, конечно, решил, что я смошенничал. И ему явно не хотелось мне об этом говорить, но и не хотелось согласиться быть обманутым. У него был такой вид, как бы говорящий “я от тебя этого не ожидал”. Он сказал “отличный результат”, но тоном, которым разговор не завершают, а только начинают, его лицо выражало вовсе не радость по поводу результата, и я, конечно, понимал, о чем он думает. Но я же на самом деле это выбил! Поэтому я молчал, ожидая продолжения. Алексей Иванович тоже молчал. Он несколько раз собирался начать говорить, но останавливался, как будто еще не принял решения, в какую сторону повернуть разговор. Я это видел и, кажется, понимал, что происходит. Я не помню, что говорил Алексей Иванович, помню только, что я видел, как ему было неловко, неудобно и в то же время обидно. Он был уверен, что я “смухлевал”, но у него не было доказательств. Но если бы они у него были, он бы чувствовал себя еще хуже, вот в чем штука-то! Он почему-то верил, что я-то обманывать не буду, а я его подвел, и ему было это очевидно, и он не знал, что с этим делать. Я в это время тоже чувствовал себя не лучшим образом: меня подозревали - нет, были просто уверены! - в мошенничестве, которого я не совершал! Как написала про меня в выпускной характеристике наша классная Римма Александровна Басова “тяжело переживает несправедливость, и не только по отношению к себе”. Это чистая правда, и это качество сыграло, пожалуй, самую главную роль в основных событиях моей дальнейшей жизни. И не скажу, что самую позитивную… Ну вот, а тут была несправедливость в отношении меня, причем для меня-то явная! Мы оба не знали, что сказать, каждый переживая свое. И если я переживал за себя, то Алексей Иванович, думаю, за нас обоих: за меня, разочаровавшего и вставшего на неправедный путь, и за себя, явно не готового покарать “преступника”. Некоторое время мы оба молчали, и тут я нашел соломоново решение: я предложил Алексею Ивановичу дать мне сделать еще пять выстрелов. Расчет был прост: нужное количество очков я все равно выбью, это будет меньше, чем 49, но достаточно для оценки, мне все равно какая она будет, - три или пять, - а Алексей Иванович убедится, что результат получен честно. Я отлично помню выражение лица Алексея Ивановича, когда он услышал мое предложение: такое же выражение я потом видел у актера Зиновия Гердта, игравшего роль главврача в “Интердевочке”, когда его просили подписать главной героине положительную характеристику, а он не был достаточно смел для этого ( в смысле, подписать характеристику человеку, который собирается покинуть родину, то есть по тем временам практически совершить предательство) и сам себя за это ненавидел. И тут ему предлагают вариант: “может, пусть Ваш заместитель подпишет”? И вот в этот момент, когда вдруг показалось решение, могущее избавить от душевных мук, и появилось это выражение на лице: такая смесь одновременной радости и нежелания ее принять. Алексей Иванович не хотел принять мое предложение, после него он вообще уже никак не хотел продемонстрировать мне свое недоверие. Но я настаивал, я помню, у меня было какое-то чувство, что надо обязательно это сделать. Я уговорил Алексея Ивановича тем, что ведь я последний, все уже ушли, время еще есть, а я так хочу еще пострелять. Такой нейтральный аргумент сработал, Алексей Иванович согласился и дал мне мишень. Я ее повесил и занял позицию для стрельбы, подумав, кстати, что будет прикольно, если я даже на тройку не настреляю, так что надо постараться. Ведь второй раз так не повезет... Алексей Иванович дал команду стрелять. Я спросил “а Вы не посмотрите на мишень?”. Он отмахнулся от меня “давай, стреляй”, еще раз демонстрируя, уже к своему удовольствию, полное доверие мне. Если бы он знал, чем это закончится… не знаю, может, он поменял бы свое решение и посмотрел бы на мишень до стрельбы… Не знаю.. Я опять выбил 49. Блин, я все испортил! Я не нарочно, я просто хотел выбить достаточно для оценки, конечно, старался, но такого я не ожидал. Когда я принес мишень Алексею Ивановичу, и он увидел результат, я понял, что он не поверил (а как можно поверить в такое?! два раза подряд 49!) и недавняя радость вернувшегося доверия мгновенно сменилась еще более глубоким разочарованием, все это было явно написано на его лице: он поступил так снисходительно и доверчиво ко мне, а я ответил такой неприкрытой издевкой. Я, кажется, говорил, что я сам удивлен, что это случайность, но я видел, что это не действует. Алексей Иванович страдал, и причиной этих страданий был я. И я не знал, что делать. Мы молчали некоторое время, а потом Алексей Иванович улыбнулся, сказал, что ставит мне честно заслуженную пятерку, и что я молодец. Теперь расстроился я и стал настаивать, что на “пять” я стрелять не умею, мне просто повезло. “Ну и отлично”, - сказал Алексей Иванович, - “Везение - это такая штука…важная..”, тут он задумался и потом добавил: “... не всем везет”. Сейчас мне кажется, что в этот момент он вспомнил о войне и о ком-то, кому не повезло… Тогда-то, я, конечно, об этом не думал. Мы вернулись в школу, и я достаточно быстро забыл о случившемся, по крайней мере, равновесие в душе быстро восстановилось. Зато теперь, каждый раз вспоминая этот эпизод, я заново и все сильнее чувствую тот эмоциональный накал и глубокое сожаление Алексея Ивановича по поводу нас обоих. И каждый этот раз я решал, что непременно расскажу Алексею Ивановичу, что это на самом деле была честная стрельба со случайным исходом, чтобы он не мучился по поводу себя и своей неспособности сказать мошеннику, что тот мошенник. Потому что вся эта его неспособность была только потому, что это дети. Он просто был добрый, он нас жалел, я это точно знаю из одного этого случая. А мы, конечно, ничего этого не ценили и не задумывались. Контуженный и все тут. И ничего этого я ему не сказал, как водится, и, как водится, потом пожалел, что уже поздно. Я очень по-доброму вспоминаю Алексея Ивановича, и благодарен ему за это. Может, это и есть главный результат работы учителя. Так что, выходит, нам, ученикам тридцатки, с военруком повезло.
А везение - “это такая штука…важная... не всем везет”.
Comments